О ЖИЗНЬ!
Еркин НУРАЗХАН
ПИСАТЕЛЬ, ХУДОЖНИК
Касым-ага сидит на больничной кровати. Давление его резко поднялось, и после операции произошло кровоизлияние в глазных яблоках. Он перестал видеть. Пришлось делать операцию вторично. Сейчас он принимает лечение после второй операции.
Исхудал. Не поднимая глаз, начинает говорить.
– Когда никого рядом нет, остро чувствуешь одиночество. Открываешь глаза, все вокруг мутно. Уши тоже не слышат. Мертвая тишина. Чувствуешь себя осиротевшим. Невольно вспоминаешь прошлое. Такое одиночество мне выпало испытать, когда я впервые попал в тыл врага.
Осень 1941 г. Я лишился своих товарищей и остался совсем один. Густой лес. Особенно страшно ночью. Уже шел четырнадцатый день, как я был один. Провизия давно закончилась. Грохот войны выгнал из лесу всех живых тварей: птиц, зверей, даже мышей. Подкрепиться нечем. Особенно мучает жажда. Это было на правобережье Днепра. Вражеская сторона. Единственный способ утолить жажду: когда выпадает утренняя роса, раздеться догола и валяться в траве. Тело охлаждается, толика влаги впитывается в кожу, и наступает облегчение. “Ах, хоть бы одна мышь мне повстречалась… поджарил бы ее на огне!”, – мечтал я. В то время глаза мои были остры, а уши чутки. Вдруг послышался шелест листьев. Я выставил ружье в сторону темнеющего леса, туда, откуда раздался шорох…
Господи, как он здесь оказался, этот детеныш марала?! Пугливо ступая и поводя вокруг большими глазами, он сделал пару шагов в мою сторону… О, жизнь! О, невинное дитя природы! Откуда ему знать, что я лежу голодный, и сколько в моих руках смертоносного оружия. Только что грезивший о какой-нибудь завалящей мыши, увидев этого олененка, я даже прослезился, а сердце мое сладко заныло. Но тут я задумался. Он ведь тоже, как я, исстрадался от одиночества и заброшенности. Если я отстрелю его, мяса этого мне хватит надолго. Но ведь он пришел искать у меня защиты, пришел укрыться возле меня от пугающего леса. Что же человеческого будет во мне, если наброшусь на это невинное создание и сделаю его своей пищей? Если останусь жив, ведь никогда не прощу себе этого. Да и Бог, что смотрит сверху, тоже не простит. Возможно, это одно из испытаний, которое он посылает мне?..
Оставайся живым, бедное дитя природы… С этими мыслями я невольно уснул. Проснулся, уже светает. Детеныша марала не было. Ушел куда-то. До моих ушей донесся шум далекой реки. Наверняка это Днепр. Я пополз в сторону того шума. Идти не мог. Да и чтобы ползать, тоже нужны силы. Язык прилип к небу. Два-три метра проползу и отдыхаю. Расстояние до берега было приблизительно пятьсот метров. В течение дня я все-таки одолел его.
Берег реки. Но очень крутой, высотой почти три метра. Если спущусь вниз, то вверх уже не поднимусь. Да и подниматься по голому обрыву опасно: можно легко попасть на глаза врагу. Что же теперь делать? Я сел, опираясь спиной о могучий ствол дерева. Вдруг вижу: плывет по реке в лодке-долбленке старик. Белая борода его спускается до самого пояса. Хочу крикнуть – голоса нет. Я подобрал камень, и, когда лодка поравнялась со мной, кинул его вниз. Старик повернулся ко мне. Я поднял руку. Увидев меня, он остановил лодку и направился в мою сторону.
Я смугл от природы, а длительный голод сделал меня совсем черным. Старик приблизился ко мне и спросил:
– Ты ранен? – Я покачал головой.
– Голодный? – Я кивнул. Старик бегом вернулся к лодке и принес бутылку молока и кусок хлеба. Потом он расстелил большой лопух и нарезал на нем хлеб. Я приступил к еде. Через некоторое время старик остановил меня и сказал: “Пока хватит”. Потом он расплакался… Слезы текли ручьем, омывая его белую бороду. Я спрашиваю, что случилось. Старик поведал мне о своем горе. У него было два сына. Оба они были офицерами Красной Армии и ушли на фронт. Их семьи – две невестки и четверо детей – стали жить вместе со стариками. Когда немцы захватили деревню, какие-то предатели указали на них, как на семьи советских офицеров. Немцы расстреляли старуху, двух невесток и четверых внуков. Старика спасло то, что в это время он был в лесу. Но что толку оттого, что он остался жив? Теперь он вынужден бродить один, с тяжелой ношей горя на плечах. К деревне приближаться опасно, вот он и плавает на лодке по реке, не зная, как отомстить фашистам…
Выслушав мой рассказ, старик взялся помогать мне. Он ловил рыбу, готовил ее разными способами, жарил в собственном соку на сковороде и кормил меня. Другие продукты привозил из окрестных деревень. Я голодал 15 дней, был страшно истощен и уже стоял на пороге смерти. За следующие 15 дней белобородый старец выходил меня и поставил на ноги. После этого я начал свои первые боевые действия в тылу врага. Спасителя своего я взял с собой.
С тех пор перед моим взором часто встает искавший у меня защиты детеныш марала. Мне приходят мысли, что в благодарность за мою человечность по отношению к невинному созданию, Бог вызволил меня из гущи суровой войны целым и невредимым, и вот я живу до сих пор… А если б я тогда убил того беззащитного олененка, как пить дать, сам где-нибудь сковырнулся бы.
Касым-ага остановил повествование и надолго замолчал, весь во власти воспоминаний. Глядя на белые волосы батыра, на изрезанный глубокими морщинами лоб, на его потемневшее от горечи и гнева лицо, я подумал, сколько еще всяких тайн хранится на тяжелых и полных страдания путях-дорогах его прошлого, сколько следов оставили они в его сердце.
